Из истории революционного движения

 2 (по новому стилю 15) апреля 1902 в кабинет министра внутренних дел России пришел молодой человек, одетый в форму адъютанта. Выдавая себя за посланника от очень важного лица, он подошел к министру Д.С.Сипягину и произвел в него несколько выстрелов. От полученных ран министр скончался.

Стрелявший был — студент Степан Валерианович Балмашев. По прошествии некоторого времени Степан Балмашев был приговорен судом к смертной казни, но ему было предложено написать прошение царю          Николаю II. Если бы прошение было написано, смертную казнь заменили бы на пожизненное заключение.

Степан Балмашев сидел бы в Шлиссельбургской крепости, как многие другие революционеры, а в марте 1917 года был бы освобожден восставшим народом. Он увидел бы революцию октября 1917 года, принял бы в ней активное участие, как это делали многие другие освобожденные, и, если бы дожил до 1937 года, оказался бы в лагерях ГУЛАГа или в иммиграции, как и многие другие революционеры — люди его поколения.

Но Степан Балмашев отказался просить царя о помиловании, и 3 (16) мая 1902 года он был казнен.

В газете «Революционная Россия» Партии Социалистов-Революционеров было помещено письмо Степана Балмашева к родителям, написанное им из тюрьмы. Вот оно:

«Дорогие мои! Пользуясь счастливым случаем, пишу вам несколько строк, в надежде, что они дойдут до вас. Событие 2 апреля и мое участие в нем, наверное, поразило вас громом неожиданности и острой болью!
Но не обрушивайтесь на меня всей тяжестью упрека! Неумолимые, беспощадные условия русской жизни довели меня до такого поступка, заставили пролить человеческую кровь, а главное — причинить вам на старости лет незаслуженные страдания от утраты единственного сына.
Как неизмеримо счастлив был бы я теперь, исполнив свой долг гражданина, если бы не угнетала меня мысль о вашей скорби, о той душевной муке, которую вы теперь должны испытывать. И не смотря на это, не смотря на то, что светлое состояние моего духа и блаженное самочувствие от осознания выполненных моей требований совести омрачается горечью при мысли о вашей печали, я, разумеется, нисколько ни раскаиваюсь в том, что сделал.
Не мне, конечно, выяснять вам значение борьбы с наиболее яркими и вредными представителями самодержавного режима. Не мне говорить о неизбежности жертв в этой борьбе. Проклятые условия современной русской действительности требуют жертвовать не только материальными благами, но и отнимают у родителей их единственных детей. Я приношу свою жизнь в жертву великому делу облегчения участи трудящихся и угнетаемых , и это, я верю, дает мне нравственное оправдание в той жестокости, которую я совершил по отношению к вам, своим горячо любимым и уважаемым родителям.
Пусть сознание этого значения моего поступка умиротворит вашу естественную родительскую скорбь. В заключении обращаюсь к вам с просьбой, хотя понимаю, как трудно она исполнима. Что бы ни было со мной, будьте также тверды и спокойны как я. Быть может, ваше успокоение передастся и мне через толстые тюремные стены и уменьшит мне тревогу за вас»   («Революционная Россия», № 7, июнь 1902).