«Рабочизм» — сленговое словечко, это идеологический фетиш, которым обозначают стремление некоторых коммунистов\анархистов в современной России приписывать промышленным рабочим какие-то особые права или особые революционные свойства. Данная статья о том, что не стоит идеализировать(или демонизировать) кого-то. Данная статья написана на личном опыте, который, конечно же, является субъективным и, возможно, не отражает картину в целом. Хотя с тех пор прошел ни один год, некоторые детали автор изменил, поскольку герои данного очерка, возможно, до сих пор работают там же.

Как я попал на производство

В 2009 году меня уволили из института. Ректору позвонили то ли из «Центра Э» то из ФСБ (я так и не узнал этого точно), после чего заведующий кафедрой вызвал меня в кабинет, задал вопрос «Состою ли я в организации Автономное Действие?» и предложил написать заявление об увольнении по собственному желанию. Заведующий объявил мне, что «если я не уволюсь, то мне создадут такие условия, что станет невозможно работать и меня все равно уволят, но по статье». Я проработал на кафедре пять лет, и хорошо знал, что государственная система образования — это сильно бюрократизированная система, а потому для увольнения работника повод можно найти всегда. Я написал заявление, попрощался со студентами и ушел.
На первое время я устроился грузчиком на макаронный завод в Сокольниках в Москве, но там до неприличия мало платили. Через полтора месяца я уже работал разнорабочим на небольшом заводе в Московской области и об этом пойдет речь в основной части данного очерка.

Наша бригада и первые впечатления

Завод производил пластиковые фитинги и металло-пластиковые трубы для строительной промышленности. Москва и МО — постоянно застраиваются многоэтажками, для отопления и водоснабжения в квартирах нужны металло-пластиковые трубы, это все мы и делали.

Бригада подобралась пестрая: спортсмен-пауэрлифтер, два алкоголика-раздолбая, двое молчаливых трудяг, один карьерист, и я. Мои обязанности заключались в том, чтобы загружать сырье в линию(так называемый экструдер), устанавливать в нее металлическую ленту, чистить линию в случаи загрязнения, таскать готовую продукцию на склад. Работали «два через два»:одна смена дневная и две смены отдыха, следующая смена — ночная и опять две смены отдыха. Ночные смены несколько отличались от дневных, ночью на территории не было начальства, поэтому после 22:00 в ванную охлаждения запускали банки с пивом и пили холодное пиво.

Карьерист — как потом выяснилось — недоучившийся адвокат, всячески пытался показать себя в лучшем свете перед начальством, а потому быстро стал старшим по смене. В бригаде его не любили, а он платил тем же — старался общаться отстранено и нагловато. В конце дневной смены члены бригады также собирались на платформе и ожидая электричку, распивали бутылочку. Все жили в Москве, до которой нужно было ехать полчаса на электричке.

Чтобы не быть белой вороной я не стал говорить, что я кандидат наук и пять лет до этого работал в университете. По этой же причине, чтобы не выделяться, я вначале участвовал в посиделках после смены,но потом понял, что так я быстро сопьюсь, а потому стал отказываться от водки, брал себе бутылку пива, участвовал в общем разговоре, но зато приезжал домой трезвый.

Вначале меня коробило орать через весь цех во время смены, но потом я привык. Просто других способов общения во время работы не было: когда линия запущена, ты вынужден все время орать, чтобы тебя услышал напарник по смене.

Процесс работы, а также как я ощутил себя рабочим

Мы приходили к началу смены, принимали работу у предыдущей бригады, разогревали линию (напомню: металлопластик, а пластик, чтобы с ним работать нужно разогреть до определенной температуры) и запускали процесс. Обед — днем был примерно в час, ночью также — в час, но в час ночи. Поспать ночью удавалось редко, да и смысла не было — все равно нормально не выспишься. Под нашу линию был выделен отдельный ангар, в котором был туалет, подсобка — где можно было поесть\переодеться, душ.

Я с детства был приучен к физическому труду, поэтому не скажу, что после университетской кафедры мне было тяжело приспособиться. Изматывала не сама работа, а ее отсутствие: когда попадалось не очень качественное сырье, станок рвал металлическую ленту, линия забивалась пластиком и вместо производства продукции, приходилось чистить станки, вновь и вновь запускать линию, чтобы наладить нормальную работу. Дело было нехитрое, через месяц я уже мог подменять других рабочих, если кто-то отлучался или ушел на больничный.

Директор всего предприятия почти не заходил к нам в ангар, за мое время работы он появился один или два раза, поэтому ничего конкретного о нем сказать не могу. Непосредственно контактировать приходилось с его заместителем, который, в целом, человеком был адекватным, ездил по Москве на «мерседесе» с украинскими номерами, за что рабочие между собой прозвали его «Хохол».

Один раз в ангар зашел менеджер из офисного здания и я ощутил странное чувство, как будто я человек второго сорта, хотя всего два месяца назад я также в костюме и галстуке выходил перед студентами и читал лекции. Именно в этот момент, кажется, я по-настоящему ощутил себя работягой.

Через некоторое время я поделился этим ощущением с одним из молчунов-трудяг — рабочим которого звали Алексей, лет 45-ти. Он сказал, что ему такое знакомо: «ты стоишь перед ним в грязной спецовке, а он — в рубашке, брюках, пахнет одеколоном и с девками в офисе флиртует». С тех пор я купил еще один комплект спецодежды, стал чаще ее стирать.

Я прямо на себе ощутил смысл фразы «бытие определяет сознание»: прошло всего два месяца, а я уже ору матом на весь цех, изменились жесты, мимика, и от этой монотонной работы в постоянном шуме в конце каждой смены чувствую какое-то отупение. Пока ты доедешь за пол-часа домой на электричке, а потом еще пол-часа на метро, тебе уже явно ничего не хочется. С этим я также стал бороться: отдохнув после смены, на следующий день я отправлялся в «Историческую библиотеку» на «Китай-городе». Я знал, что рано или поздно вернусь в сферу высшего образования.

Алкоголизм

Утверждать, что все рабочие пьют — неверно. В нашей бригаде, например, было двое непьющих — взрослый рабочий Алексей, и второй молчун-трудяга, такого же возраста — Валера. Причем, нужно понимать, что непьющие они были не в том смысле, что они вообще не употребляли спиртного. Нет, они скорее употребляли спиртное крайне умеренно, к месту и ко времени и без всякого фанатизма.

Но в целом же могу сказать — сменная и довольно монотонная работа по 12 часов располагает к употреблению спиртного. Твой кругозор, возможности, резко сужаются. Конечно, для меня был большой плюс в посменной работе — у тебя фактически один день свободный. Но ни каждый способен употреблять его с пользой. Два алкоголика-раздолбая время от времени приходили на смену, дыша перегаром. Один из них в конце концов разбил свое авто, постоянно гоняя пьяным за рулем. Странным было то, что спортсмен-пауэрлифтер не смотря на раскаченную мышечную массу — не сильно отставал от них в плане водки и также постоянно курил как паровоз. «Как тебе получается совмещать спорт, курение и алкоголь?» — спрашивал я его. «Скоро брошу, — отвечал он. — И курить брошу и бухать брошу».

В целом же — распитие спиртных напитков как проведения свободного времени среди моих коллег по данной работе — это был устоявшийся стандарт. Мне было с чем сравнивать. До того, как я устроился на пластиковые трубы, я больше месяца проработал грузчиком на макаронном заводе на метро «Сокольники». Там я работал в бригаде гастарбайтеров, полностью состоящей из киргизов. Так вот, не смотря на то, что они были мусульмане, ночная смена всегда начиналась с открытия бутылочки…

Водка — это бич рабочего класса. Такое ощущение, будто водку специально придумали, чтобы закрыть рабочему человеку глаза, не дать возможность думать, подавлять противоречивые чувства, не дать возможность развиваться, заставить оставаться на положении наемной расходной силы. Самое главное, что вырваться из этого положения довольно трудно, проходят дни, месяцы и такая ситуация «поработал-выпил; поработал — выпил» кажется уже нормальной. Не нужно думать, исполняешь только определенные действия, получаешь зарплату и как бы все нормально. Некоторые люди, действительно спиваются и оскотиниваются в такой ситуации. Другие просто смиряются со схемой «поработал-выпил», как с неизбежным злом.

Ощущают ли рабочие себя отдельной социальной группой?

Ощущали ли мои коллеги себя отдельной социальной группой — «рабочим классом». То есть, группой, которая производит определенный вид полезных материальных благ для общества и формирует в отношении себя ощущение самоуважения. Не знаю, как в других местах, но у моих коллег такого не было.

Возможно, это специфика Москвы. Во-первых, не очень высокая зарплата не позволяла сформироваться такому самоуважению. Работодатель столкнулся с трудностями в реализации продукции, прибыль была минимальная, и мы ни разу не получили премию за перевыполнение плана, которая была прописана в трудовом договоре. Работодателю просто не из чего было ее платить, так как реализация готовой продукции проходила туго. Для рабочего человека — хороший уровень зарплаты, важный элемент самоуважения. Особенно, когда рабочий еще молодой и живет в Москве, он выходит из метро, видит люксовые авто, проезжающие по улице, красиво одетых женщин и понимает, что не может себе все это позволить.

Во-вторых, многие (особенно молодые рабочие до 30 лет) рассматривали эту работу как временную, имели желание найти что-то другое. Многие, как потом выяснилось, имели неоконченное высшее образование. Например, спортсмен-пауэрлифтер, мог работать в школе учителем физкультуры. А я, имея опыт работы в средней школе два года, убеждал его туда уйти. «Серега, иди в школу физкультурником, — говорил я ему. — Работа, конечно, нервная, но в Москве учитель может получать. Зарплата, конечно, не миллионы — но условия всяко лучше. В тепле, с детьми, к тебе — и уважение, и премии и зарплаты гарантированные, не то что здесь». Кажется, в итоге он туда и ушел.

В-третьих, было некоторое ощущение себя как особой социальной группы — у старых рабочих, возрастом за сорок, которые всю жизнь работали на производстве. Однако, мне, кажется, их ощущение самоуважения было сильно подорвано в 1990-ые годы, когда многие производства позакрывались и в обществе сформировалось мнение, что рабочий — это безденежный, бедствующий человек. Рабочие с самоуважением — это были квалифицированные честные трудяги, которым в силу возраста уже не так-то просто было найти новую работу, они крепко держались за ту, которую имели и основная мысль была — доработать до пенсии.

Рабочее самоуправление

В леворадикальных (марксистских\анархистских) доктринах лозунг о необходимости рабочего самоуправления считается само собой разумеющимся. На мой взгляд, идея о том, что трудовой коллектив имеет право участвовать\соучаствовать наравне с собственником в принятии решений на предприятии — сама по себе позитивная. Человек, который на своем рабочем месте не является расходным материалом, осознает себя частью процесса, имеет право влиять наравне с другими на принятие решений — это человек более высокого уровня развития. Это — социально полезная идея, потому что она содержит в себе мысль — воспитывать более ответственных, более сознательных членов общества.

Однако, в условиях капиталистического рынка, конкуренции и потребительских стандартов жизни у этого лозунга есть очень серьезные ограничения.

Во-первых, давайте разберемся, что мы понимаем под рабочим самоуправлением. Кроме нас производством никто не управлял, хотя это было капиталистическое предприятие. Ни генеральный директор ни его зам по производству не знали всех тонкостей производственного процесса. Это может знать только тот, кто часами стоит у станка.

Значит, фактические речь идет не об управлении производством в прямом смысле этого слова, а речь идет о том, что за пределами производства: объемы выпуска продукции, организация сбыта, закупка сырья, продвижении продукции, уровень зарплаты и пр. В условиях рынка — это отдельный вид деятельности. Уставший после смены рабочий — никогда не сможет заниматься ни сбытом, ни бухгалтерией, ни юридическими вопросами. Более того, даже при повышении зарплаты «рабочее самоуправление» в таком виде — фактически в виде ликвидации разделения труда — будет восприниматься как дополнительный вид эксплуатации. И потом, ни каждый захочет ломать голову по планированию производства в условиях конкурентного капиталистического рынка — этим смогут заниматься единицы.

Во-вторых. Со мной можно не соглашаться, по построить эффективное, конкурентное и большое предприятие в условиях рынка — основанное полностью на рабочем самоуправлении невозможно. Почему? Потому что такое предприятие, повторяю, в условиях капиталистического рынка, быстро смогут обойти конкуренты, у которых нет никакого рабочего самоуправления, а есть топ-менеджер с очень высокой зарплатой, которого, извините, дрючит гендиректор.
Предприятие с рабочим самоуправлением в условиях капитализма — это предприятие, находящееся примерно на одном и том же уровне развития, которое будет постепенно отставать от конкурентов и это будет хронической болезнью такого предприятия. Основная проблема рабочего самоуправления в условиях конкуренции в том, что: рабочие всегда будут стремиться к упрощению процесса, что будет вести к ухудшению результатов, то есть к выпуску менее конкурентной продукции.
Если вы с друзьями создали маленькую фирму, у которой есть небольшая ниша на рынке, которая и не думает обойти огромные предприятия, работающие в такой же сфере — то самоуправление, ввиду малых объемов, возможно. Но когда у вас пол-сотни и выше работников — это будет хронически отстающее предприятие.

В-третьих, когда в законодательстве страны, как в социалистической Югославии прописано участие в управлении предприятиями трудовых коллективов и это является нормой — это одна ситуация. Тогда и можно говорить о рабочем самоуправлении. Но когда в условиях капитализма есть сто фирм — обычных, а одна — полностью управляемая рабочими, то вероятность прогореть у такой фирмы в условиях конкуренции, значительно выше, чем у других.

Следовательно, о рабочем самоуправлении в указанном выше смысле можно говорить: а) в условиях капиталистического рынка — на небольших предприятиях, б) или же когда это внятно и подробно прописано в законодательстве страны для большинства предприятий.

Мне есть с чем сравнивать. За свой трудовой стаж я работал также в двух частных фирмах, в которых нормально относились к работникам: высокая зарплата, бесплатные обеды, постоянные премии. Так вот в таких фирмах социалистическая агитация — не просто не воспринимается работниками, они реагируют на нее враждебно — как на попытку ухудшить их положение.

«Заводы — рабочим!»

Теперь разберем еще один леворадикальный лозунг — «Заводы — рабочим!» Его смысл в том, что рабочие ни просто должны сами управлять производством, но и быть собственниками заводов.

Когда ради эксперимента в личной беседе я озвучил мысль «что рабочие должны захватывать заводы», то услышал от рабочих следующее: «Это че — как в 1990-ые? Чтоб братки приезжали и из стволов шмаляли? Приватизация, ваучеры? А кому это надо-то?»

Рабочие, которые получают нормальную зарплату, имеют нормальные условия труда, их права не нарушаются и в стране нет экономического кризиса — никогда не воспримут лозунг «заводы — в собственность рабочих». Рабочие не готовы и не хотят становится собственниками, когда все идет нормально. В условиях успешно работающего капиталистического предприятия, основная масса рабочих готова честно работать, получать достойную зарплату, и, — может быть это будет открытием для идеалистов, — они не хотят быть «собственниками заводов». Основную массу — вполне устраивает ситуация: получить зарплату, закончить смену и до следующей смены забыть о работе.

Случаи, в которых рабочие захватывали предприятия относятся к ситуациям революционных или\и экономических кризисов. Знаменитый случай захвата рабочими завода «Занон» по производству керамической плитки в Аргентине в 2001 году произошел в ситуации тяжелого экономического кризиса. При этом аргентинские рабочие оправдывали свои действия так: а) большой задолженностью по зарплате б) завод был построен на государственные средства в) владелец собирался распродать все активы, то есть фактически разрушить предприятие.

Любой трудяга\работяга, когда он: а) получает нормальную зарплату, б) его права не нарушаются в)собственник — предприниматель, сам построивший все с нуля — никогда не будет захватывать завод. Он посчитает это не правильным и просто преступлением.

Поэтому, прежде чем провозглашать лозунги «Заводы — рабочим!» и про рабочее самоуправлении — нужно предварительно оговориться — где, когда, в какой ситуации провозглашается эти лозунги. В одной ситуации такие лозунги — могут оказаться своевременными, в другой — абсолютно маргинальными.

Забастовка

Да, работая на производстве один раз мне удалось поучаствовать в забастовке. Это была маленькая стихийная забастовка, не попавшая в сми, о ней не писал ИКД (ИКД — «Институт коллективного действия» — левый информационный и аналитический ресурс 2008-2015 гг. освещавший социальные протестные движения России. На данный момент не существует — прим.ред.).

Примерно через пол-года, после того как я пришел на производство, стали задерживать зарплату. Неделя, две, три…Один раз за месяц заплатили всего 5 тысяч рублей. Прожить на такие средства в условиях Москвы невозможно. «Хохол» почти перестал заходить в цех. Как только он заходил, рабочие обступали его со всех сторон и задавали один и тот же вопрос: «где наша зарплата?». В итоге все это привело к забастовке.

Однажды утром мы пришли на смену, переоделись, прогрели линию, чтобы не застыл пластик, и засели в курилке пить чай. Начальник производства зашел в цех и, увидев, что никто не работает, задал вопрос: «Почему сидим». Мы ответили просто: «Нет денег — нет работы». Взбешенный «Хохол» мигом вылетел из цеха. Не знаем, где он был, наверное, — у директора. Рабочие курили, пили чай, разгадывали кроссворды примерно до вечера. Ближе к концу смены, он пришел, выплатил всем по 15 тысяч рублей и попросил начать работу. В моем случаи это была примерно восьмая часть того, что мне задолжал работодатель, у тех кто получал побольше — еще меньшая часть. «А когда остальное заплатите?» — был вопрос с нашей стороны. Начальник ответил: «Скоро».

Забастовка мне понравилась. Но не сама по себе, а как она произошла — просто и без всякого пафоса. Рабочий человек, когда его прижать к стенке, готов на радикальные действия. Но честно говоря, я никому не желаю забастовки, поскольку это мера вынужденная. Никто не хочет бастовать, все хотят работать и получать зарплату. На лицах забастовавших коллег я видел одновременно озлобленность и какую-то безвыходность оттого, что не на что кормить семью.

С этого времени я начал интенсивно искать работу по специальности, вскоре нашел ее и устроился преподавателем на кафедру «Гуманитарных наук» во втором Мединституте в Москве. Оставшийся долг по зарплате мне выплатили уже после увольнения.

Некоторые выводы

Итак, подведу некоторые выводы. Подчеркну еще раз, что в данном случаи это не выводы исследователя. Это — личные впечатления.

1. Промышленные рабочие, с которыми я работал занимают положение рабочего класса скорее вынужденно, в силу обстоятельств, и при возможности хотели бы покинуть эту социальную страту.
2. Нужно понимать, что это не те же самые рабочие, которые были в России в начале XX века — еще не утратившие связей с деревней, с общинным сознанием. Сегодня — это или люди не ориентированные на карьеру(например, женщина сорока лет, интересы которой находятся за пределами рабочего места — семья или огород) или же городские низы, низы огромных мегаполисов, не имеющие никаких прочных связей с какой-либо социальной общностью, не осознающие себя рабочим классом.
3. Для многих свойственна низкая социальная активность. Желание смириться с положением, в котором они находятся.
4. Часть рабочих сильно заражены ксенофобией, резко негативно относятся к таким же как они рабочим — но мигрантам. Не все (но особенно от молодых) я ни однократно слышал пафосные слова: «у нас работают только русские и гастеров нам не надо».
5. Среди молодых рабочих очень низкий уровень культуры. Старые рабочие — молчуны-трудяги как правило сдержанны, мало разговорчивы. При мне в соседнюю бригаду устроился совсем молодой парень из Беларуси — непьющий и тихий, его буквально загоняли и много плохих слов говорили за спиной.
6. Алкоголизм среди рабочих, к сожалению распространен. Да и другие пороки. В другой бригаде был рабочий — наркоман. Ни какой-нибудь любитель «травки покурить», а именно наркоман. Один раз во время смены он забыл закрыться в туалете, другой случайно зашел и увидел как тот вкалывал себе в вену какие-то наркотики.
7. Страта промышленных рабочих не является однородной. Верхний слой этой страты — квалифицированные рабочие, низший слой, переходящий к так называемый люмпен-пролетариат — забулдыги, кочующие с одного места на другое.
8. Среди рабочих много людей — не нашедших себя в жизни. Второй раздолбай-алкоголик как оказалось, был — ветеран боевых действий в Чечне, имевший младшее офицерское звание. Зачем он уволился из армии я так и не понял. Однажды, он так напился после смены, что разбил у метро разбил ларек с шаурмой, избил работающего в нем таджика. А чтобы не завели уголовное дело — влез в долги, чтобы откупиться.
9. Наконец, среди рабочих есть и неглупые от природы люди. В Москве много рабочих с высшим или с незаконченным высшим образованием — юристов, медиков и пр., которые не пошли работать по специальности после института. Наконец, есть и такие, которых в советское время обозначали как «сознательные рабочие», но их не очень много и их голос не слышен за рамками производственного процесса.

Я понимаю, что картинка получилась скорее грустная, но она соответствует российской действительности. Возможно, — я надеюсь на это, — будет что-то меняться в лучшую сторону. В России есть острая социальная потребность в нормальных, непродажных профсоюзах. Все мы знаем, что есть примеры эффективного отстаивания своих прав на предприятиях, но в целом — как промышленные рабочие, так и наемные работники в целом слабо организованы, разобщены, пассивны, отсутствует идея какой-либо общности и борьбы за свои права.

Частный предприниматель(если это, конечно, не олигарх, связанный с правительством) более уязвим к профсоюзу. Стоит только кому-либо из работников написать заявление в полицию, то полицейские, другие чиновники, с радостью налетят на такую фирму. Некоторые работники, кстати, иногда используют профсоюз или надзорные госструктуры как средство манипуляции, что ни есть хорошо. Один мой коллега в институте был не прав, на мой взгляд, — ни как человек, ни как работник, но написал заявление в прокуратуру на начальника, чтобы отомстить.

С госпредприятиями сложнее. На госпредприятих, где автор данной статьи, работал большую часть трудового стажа, ситуация в том, начальство на них очень любит мошенничать с бюджетными средствами. Как правило уже есть никчемный фнпр-профсоюз, а попытки зарегистрировать второй профсоюз начальство встречает в штыки: «а зачем? а у нас уже есть профсоюз». Доходит даже до абсурда: в институте, в котором я работал, руководителя местной ячейки ФПНР назначил ректор. То есть ни сами работники выбрали, а начальство назначило — это откровенная наглость. А люди молчат: боятся быть выкинутыми с общежития, с учебы, с работы.

На мой взгляд развитие движения отстаивания прав работников за свои права будет развиваться на частных предприятиях, тут для него элементарно меньше преград и частному предпринимателю в малой или средней фирме проще просто договориться с работниками, чем годами выяснять отношения через суды и другие гос-инстанции. Но настоящая борьба необходима на госпредприятиях и госучреждениях. Директор на них — чиновник, назначаемый государством, основную часть средств он получает из госбюджета, у него меньше стимулов договариваться с работниками, так как его не волнует вопрос прибыли. Директор большого госпредприятия как правило имеет больше связей с силовиками, которых ему проще натравить на работников, которым что-то не нравится. Борьба бюджетников — более тягучая, более тяжелая…

Автор: Д.Б.